Читать «Машенька»

Поэма

Куда как надоел элегий современных
Плаксивый тон; то ль дело иногда
Послушать старичков-рассказчиков почтенных
Про молодости их удалые года, —
Невольно веришь им, когда, почти с слезою,
Они, смотря на нас, качая головою,
Насмешливо твердят: «То ль было в старину!»

Теперь из их времён я свой рассказ начну.
Хоть он в моих устах теряет сто процентов;
Хоть ныне далеки мы от блаженных дней,
Дней буйных праздников, гусарских кутежей,
Уездных Ариадн, языковских студентов;
Хоть этих лиц теперь почти уж боле нет,
Хотя у нас теперь иные люди, нравы, —
Но всё ещё поймём мы были прошлых лет
И дедов старые проказы и забавы.

Глава первая
1

Жил на Песках один чиновник. Звали
Его Василий Тихоныч Крупа.
Жил тихо он. В дому лишь принимали
По праздникам с святой водой попа;
А братии своей мелкочиновной
Он никогда почти не приглашал,
Хоть знали все, что службой безгреховной
Он тысячу рублишек получал,
Да дом имел, дочь в пансионе даром,
Так «скуп старик» — все говорили с жаром.

2

Когда бы вы увидели его.
Вы, чуждые чиновничьего мира,
«Чудак, чудак!» — сказали б про него;
И воротник высокий вицмундира,
И на локтях истёртое сукно,
Уста без жизни, волосы клочками,
Глаза тупые с бледными зрачками, —
Да, точно б вы сказали: «В нём давно
Всё человечество умерщвлено».

3

Он двигался, как мАшина немая;
Как автомат, писал, писал, писал…
И что писал — почти не понимал;
На благо ли отеческого края,
Иль приговор он смертный объявлял —
Он только буквы выводил… Порою
Лишь подходил к соседу стороною,
Не для того, чтобы прогнать тоску
Иль сплин, а так… понюхать табачку.

4

Над ним острился молодой народ:
«Чай, в сундуках у вас есть капиталец,
А ведь, злодей, к себе не позовёт.
— Что деньги вам: ведь вы один, как палец.
— Куда-те! Говорят, что дочка есть.
Скажите! Что, на вас она похожа?
— Ну, если так, вам небольшая честь.
— И у неё шафрановая кожа?»
Старик молчит или, поднявши глаз,
Из-за пера шепнёт: «Получше вас».

5

Так жизнь его ползла себе в тиши,
Без радости и без тоски-злодейки…
Ни разу не смущал его души
Ни преферанс задорный по копейке,
Ни с самоваром за город пикник.
Но вдруг все в нём заметили движенье,
Стал о погоде говорить старик
И цену спрашивал французских книг;
Видали, он на Невском, в дождь, в волненьи,
Глядел в окно у магазина мод —
«Ишь, старый чёрт!.. Кого-нибудь да ждёт».

6

Однажды встал он рано; задыхаясь,
Всю ночь почти он глаза не смежил.
Вздел туфли и открыл окно. Он был
Тревожим чем-то, так что, одеваясь,
Наместо колпака чуть не надел
Чулок. Был праздник; день светился яркий;
Кругом далёко благовест гудел;
Тут в берегах тесьмой канал блестел:
В кружок теснясь, за миской щей на барке
За полдником сидели бурлаки…
Какое утро с свежестью и жаром!
Земля как будто дышит ранним паром,
А небеса так сини, глубоки!

7

Василий Тихоныч открыл окошко
Другое, в сад, — и ветерок с кустов,
Как мальчик милый, но шалун немножко,
Его тихонько ждавший меж цветов,
Пахнул в лицо ему, в покой прорвался,
Сор по полу и лёгкий пух погнал,
На столике в бумагах пошептал
И в комнате соседней потерялся.
Василий Тихоныч глядел кругом
На зелень, на сирень, большим кустом
Разросшуюся там, — и улыбался.

8

Единственной забавою всегда
И собеседником его, и другом
Был чижик. С ним одним между досугом
Он разговаривал, и иногда
Не только о вещах обыкновенных,
Но даже о предметах отвлеченных.
Почувствовав прохладный ветерок,
Чиж стал скакать по клетке и забился;
Вдруг сел, чирикать начал и залился
Потом так громко, чисто, как звонок.
Василий Тихоныч, ему с улыбкой
Грозя, речь начал: «Что, куда так шибко?
Что, Шурочка, распелся так куда?
Что весел так? Иль знаешь разве?.. А?

9

А кто сказал тебе? Подслушал, верно,
Как говорил вчера Анютке я?
Подслушать тоже любишь?.. Я тебя!
Мошенник! Наказать его примерно!
Сейчас скажу директору!.. Смотри!
Ну, что ты слышал, Шурка? Повтори!
Что?.. Машенька к нам будет?.. Знаешь Машу?
Не знаешь? То-то ты и спал всю ночь.
Полюбишь ли её, голубку нашу?
Смотри же — полюби: она мне дочь.

10

Она тебя за то полюбит тоже…
Ну, а как нет? А как начнёт скучать,
И станет плакать и худеть, вздыхать?
Не пережить мне этого… Эх, боже!
В три месяца, чай, к роскоши она
Привыкла у княгини… Ведь не шутка —
Балы, театр… А здесь?.. Не сметена
Ведь даже пыль… Что ж дрыхнешь ты, Анютка!
Да подмети, да пыль сотри. Ишь, сад
Зарос совсем. Дай заступ поскорее, —
Куртинки пообрежу… да в аллее
Проклятый подорожник вон… а с гряд
Крапиву… Ах, мой бог, какая гадость!
Что, старый хрыч, о чём же думал ты?
Щавель, крапива — славные цветы!
Вот хорошо готовил дочке радость!»

11

Он принялся копать, возил песок,
Полол и рыл, как записной садовник.
Ну, глядя на него, никто б не мог
Подумать, что он классный был чиновник —
Уж полдень был. Затихнул ветерок;
Недвижные листы к земле склонились;
Железо крыш и камни накалились;
На улицах всё пусто; тишь кругом;
Один мужик на барке да собака
На солнце спали; голуби рядком
Под крышею, под слуховым окном,
Уселися, ища прохлады мрака.

12

Василий Тихоныч, кряхтя, отвёз
Последний сор. «Ну, эдак будет лихо!»
Сел на скамью под ветвями берёз,
Отёр свой лоб и любовался тихо,
Как мак, нарцисс пестрели между роз.
«Ну, лихо будет!.. Уф, как жарко, душно!
Умаялся». Совсем не думал он,
Чем за свой труд он будет награждён:
Лишь не было б здесь только Маше скучно
«Ну, дождался, голубушка, тебя!
Целковики копил недаром я!
Вот поживём годок-другой, а там уж
Как раз пристроимся и выйдем замуж!
Ух! Набежит пострелов! Кликни клич —
Лука Лукич, да что Лука Лукич!
Столоначальники… моё почтенье!
Бей выше… сам начальник отделенья!..
Анютка, выйдь-ка в переулок, — что?
Не видно ль там… не едет там никто?
Гляди, гляди, послушай-ка, что это?»
— «Да ничего не видно…» — «Врёшь, карета…
Как ничего? Гляди… Я слышу стук».
— «Да кабы стук, так слышно б…
(Старый бредит!)»
— «Анютка!.. Эй, беги, подай сюртук,
Да что ж стоишь ты, дура?.. Едет, едет!»

Глава вторая
1

Василий Тихоныч не мог довольно
Налюбоваться дочкою своей.
Заботливо показывал он ей
Сад, комнаты и, трепеща невольно,
Смотрел, как ей понравится? «Вот тут
Гостиная… У нас пойдут балишки.
Ух! гости-то наедут, набегут;
Постарше кто — посадим за картишки…
В саду — фонарики со всех сторон.
А здесь, смотри, какой у нас балкон, —
По вечерам мы будем на балконе
Пить чай».
— «Ах, да! Я буду вам читать
Всю ночь, всю ночь! Я так люблю не спать!
Как весело! Не то что в пансионе —
Там в десять уж извольте почивать!»

2

«Какая ты хорошенькая, Маша!
Любуясь ею, говорил папаша. —
Да поцелуй меня ещё, дружок…
Эх, нет покойницы Настасьи
Ананьевны! Знать, не судил ей бог,
Как мне, дожить до этакого счастья!..»
Старик отёр слезу, и из очей
У Машеньки блеснули слёзки тоже.
«Эх, старый я дурак! Ну! царство ей
Небесное! Ты мне всего дороже!
Не плачь, дружок, развеселись скорей».

3

Как описать вам Машу беспристрастно?
В её чертах особенности нет,
Хотя черты так тонки и прекрасны,
Заманчив щёк прозрачный, смуглый цвет,
Коса густая, взор живой и ясный…
Но не люблю я дев её поры:
Они — алмаз без грани, без игры;
И я, смотря на деву молодую,
Прекрасную, как мраморный антик,
Твержу — ах, если б жизни луч проник
И осветил чудесную статую!

4

Действительность, где страждет нищета,
Где сдавлен ум ярмом порабощенья,
Где ищет дух отрады в усыпленьи,
Где чувство сдавлено, где жизнь пуста,
Вся в кукольной комедии приличий;
Где человек — манкен, где бог — обычай, —
Была для Маши пламенной чужда
И называлась прозою презренной.
В ней разум спал; зато её мечта
Работала, как зодчий вдохновенный:
Фантазия без образов, без лиц,
Как дивное предчувствие чего-то,
Творила мир без цели, без границ,
Блестевший яркой, ложной позолотой.
То гением хотелось ей парить
И человечеству благотворить:
Одним движеньем палочки волшебной
Пролить покой и силою целебной
Больные раны излечать; то в глушь
Уйти, меж гор и бездн; жить в гроте диком
С одним созданьем избранным, великим
И утопать в гармонии двух душ…

5

Для старика не много измененья
В житье-бытье произошло тогда,
Как появилась Маша: иногда
Был на гулянье с дочкой в воскресенье;
Ложился позже, позже стал вставать;
На цыпочках ходил, когда читать
Изволит Маша… Лилии, тюльпаны
В саду явились; в зале фортепьяны
(Хоть музыкантшей Маша не была)
Да пяльцы у рабочего стола.
На столике валялось разных книжек
Десяток — вот и всё… Ах, нет, забыл,
Из Шурочки вертлявый жёлтый чижик
Повышен: Ламартином назван был,
Хоть старику темна была причина —
«Да чем же хуже Шурочка Мартына?» —
Почти не изменилось ничего;
Предметы те же, но с иной душою,
С иною жизнью. Свойство таково
У женщины: наполнить всё собою!
Вокруг неё как будто разлита
Нам чуждая, другая атмосфера,
Какой-то свет, и мир, и теплота,
Любовь и смех, спокойствие и вера.

6

Прошла неделя — Маша весела,
Глубокий мир её уединенья
Воспламенял её воображенье…
Сердилась лишь, скучна она была,
Когда старик опаздывал обедать,
Да на подруг роптала — не могла
Никак понять: как можно не проведать?
Не раз она в Морскую в бельэтаж
Послания по почте отправляла;
Решилась объясниться и писала…
Как вдруг гремит знакомый экипаж,
И с дочерью подъехала старушка.

7

— Zizine!
— Marie! Вот, видишь ли, Marie,
Как слово я держу.
— Zizine! Ax, душка!
О, мы друзья, и вечно? Говори!
— О, вечно!..
— У меня так было много
Тебе сказать…
— И мне!
— О, ради бога,
Скорей!
— Постой. Как мило у тебя —
Цветы…
— Цветы? Всё накупил папаша.
Ты не поверишь, душка, как меня
Он любит.
— Твой papa?.. Ах, Маша,
Мне кажется, я полюблю его
За то, что он тебя так любит… Право…
Хоть он такой…
— Zizine!
— Ах, ничего,
Ну, не сердись. Что это за кудрявый
Цветок?
— Простой.
— А этот вон, большой,
Высокий, жёлтый? Верно, дорогой!
— Подсолнечник.
— Милашка! Ах, конечно,
Я для себя велю купить… Marie,
Завидовать тебе я буду вечно!
Как хорошо тебе здесь, посмотри,
Счастливица! Аллея! Сколько тени!
Какой чудесный запах от сирени…
Как весело здесь целый день гулять,
Мечтать и думать, думать и мечтать.
— Конечно… Но одной, без друга, скучно!
— А я-то что ж? Ты только напиши,
Верь, я явлюсь. Мы были неразлучны
И в классах. Ты — ты часть моей души.
— Ах, добрая Zizine!
Смеясь сквозь слёзы,
Подруги обнялись. Как вешни розы,
Пылали щёки их; рука с рукой;
Головка Маши смуглой и живой
Лежала на груди блондинки Зины.
У Греза есть подобные картины.

8

Маша

Я многое обдумала одна,
О, боже! Для чего я не богата!
Ты знаешь, душка, я ведь не жадна
И, верь, презренного металла, злата
Желала б я для счастия людей.
Пренебрегла бы я законы света:
Нет, где-нибудь, в лачуге, без друзей,
В страданиях, нашла бы я поэта;
К нему б пришла я ангелом любви,
Сказала бы: «Ты удручён судьбою,
Но я даю тебе, своей рукою —
Любовь мою и золото: живи!
Живи!..» Ему была б я вдохновеньем,
Он миру бы слова небес вещал,
И целый мир ему б рукоплескал…
Как я б была горда своим твореньем!

— Когда б, Marie, была поэтом я,
Я б выбрала тебя своею музой!
Но ведь поэты — гадкие мужья;
Брак, говорят, им тягостные узы…
Кто это, погляди, Mimi, скорей!
Кавалерист и на коне… Вот чудо!
Вообрази: знакомый! Точно, он
Бывал всегда у Верочки Посуды.
— Противный! Как он был всегда смешон!
Я презираю!
— Что же он здесь скачет?
Ах, погляди, какой чудесный конь!
А латы, каска блещут, как огонь!
Ах, душка — каска! Что же это значит?
Зачем он здесь?
— Как смел?
— Скорей уйдём.
Подумает, что мы нарочно ждём.
— Заговорит, пожалуй!.. Фи, как стыдно!
— Ах, боже! Маменька, за мной… Прощай,
Marie!
— Прощай, Zizine, не забывай!
— Ах, quelle idee! [Какая мысль! (франц.).] Мне, право, преобидно!
— Нет, поклянись!
— Я раз уж поклялась.
— Так мы друзья?
— Ах, боже мой, конечно!
— И вечно?
— Да!
Карета понеслась,
И девушки расстались с криком: «Вечно».

Глава третья
1

Чуть освежась холодною водой
И наскоро свернувши косу змейкой,
В капоте лёгком, с обнажённой шейкой,
Красавица являлась в садик свой,
К своим цветам, то с граблями, то с лейкой.
Потом в тени, среди семьи цветов,
Как их сестра, садилась и читала.
О, как тогда её кипела кровь!
Из рук порою книга выпадала.
И в сладком забытье неслась тогда
Душа её… бог ведает куда…

2

Кавалерист меж тем являлся чаще…
То будто вихрь промчится на коне
В красивой каске, в блещущей броне;
То так идёт, расстроенный, молящий.
Он Машеньку немножко занимал
(Так, крошечку! Предмет её мечтаний
Всё был поэт — дитя святых страданий).
«А этот что? Быть может, проиграл!
Ведь эти гадкие мужчины, право,
Бог знает, как живут!.. Противный он!
Обкрадывать друг друга им забава!»
Она ушла, захлопнувши балкон,
Но на себя потом досадно стало:
«Кто право дал его мне оскорблять?
Могу ль я людям запретить гулять
По улице? Им нравится — пожалуй!
Пускай и он… Привыкла я давно;
Быть может… О, мне, впрочем, всё равно!»

3

Как звёзды средь небесного селенья,
Он совершал обычное теченье.
Так медленно идёт, усы крутит,
Вздыхает, в сад задумчиво глядит.
Раз, встретив взоры Маши, поклонился,
Но так был бледен, грустен и угрюм,
Что в этот миг ей не пришло на ум,
Что надо рассердиться. Он сокрылся.

4

Другой, быть может, бросил бы письмо.
Но сей герой писал не очень шибко,
Он размышлял: в письме одна ошибка
Испортит дело — вечное клеймо!
Ведь девушка из пансиона часто
Напишет правильней, чем Марс усастый.

5

Остановясь однажды за решёткой,
Заговорил он так печально, кротко,
Что Маша испугалася его.
— Сударыня, вам ничего не стоит
Страдальца осчастливить.
— Мне, кого?
Что вам угодно?
— Если беспокоит
Вас просьба — я, пожалуй, замолчу.
— Что вам угодно?
— Ах, прошу… позвольте…
Из сада вашего иметь хочу
Цветок я непременно.
— Вот, извольте.
— Нет, нет, не этот.
— Розан?
— Нет, не тот.
— Который же? Скажите, я не знаю.
— Ах, если б мог я указать… Ну, вот
Что подле лилии…
— Не понимаю,
Тут был нарцисс — его я сорвала.
— Нет, не нарцисс… Вы им так любовались!
Тюльпан, где, помните, ещё ползла
Букашка, вы сначала испугались…
— Не знаю, где же мне его найти?..
— Позвольте на минуточку войти?
— Как это можно? Папеньки нет дома.
— Так что ж, ему расскажете потом,
Что приходил я только за цветком.
Что ж тут дурного?
— Вы ведь незнакомый! —
И думала она, как Гамлет: быть
Или не быть — впустить иль не впустить?
— Ах, что вы? Что вы? Боже мой, уйдите!
Я закричу.
— Уйду-с. Из-за цветка
Уж вы поднять историю хотите!
Вы лёд: душа в вас как гранит жестка.
Вы слёзы лить готовы над романом,
А человек пред вами хоть умри —
Вам всё равно. Каким-нибудь тюльпаном,
Который свянет нынче ж до зари,
Вы дорожите… Это ведь ужасно!
— Возьмите, я хоть все цветы отдам,
Мне их не надо… Но зачем же вам
Тюльпан так нужен?
— Ангел мой прекрасный,
И можете вы спрашивать — зачем?
Глядеть и знать, что вы его касались,
Что вы ему с любовью улыбались —
А я слезами оболью… Затем,
Чтоб он всегда мне вспоминал мгновенье,
Когда от вас теперь, из сожаленья,
Он дан мне… Вы не знаете, ваш лик,
Как ангела господня, я встречаю,
С тех пор, как вас увидел, я постиг
Все ваши совершенства.
— Я не знаю,
Чего же вы хотите!
— Иногда
Позвольте видеть, слышать вас, хоть тайно,
Хоть издали; улыбку, хоть случайно,
Мне искупить ценою слёз моих —
Позволите? О, я вам благодарен
За жизнь. Ах, дайте ручку!.. —
В этот миг
Анютка из окна шепнула: «Барин!»
— Ах, папенька! Пустите.
— Я приду
Сюда же завтра.
— Боже мой, скорее
Уйдите! —
«Машенька, где ты? В саду?
Анютка, собирай обед живее!
Здорово, Маша, ангелочек мой.
Не знаю, право, друг мой, что со мной?
Я смолоду трезов был в поведеньи;
И нынче разве что для дня рожденья
Сотерну рюмку. Я, вот видишь, встал;
Ну, к должности пришёл, дела сыскал —
Всё хорошо. Кузьма Ильич Батыев
Перебелить мне предписанье дал
В палату в Могилёв, нет, прежде в Киев, —
Всё хорошо, окончил, написал,
Сел за другое — тут меня схватило
Под ложечкой, в глазах аж помутило,
Да, слава богу, тут случись со мной
Ошлёпников, Панталеон Иваныч.
«Что с вами, говорит, вы б шли домой
Да выпили чего такого на ночь».
Насилу вышел — тут уж отлегло,
И, слава богу, вот совсем прошло».
— «Ах, бедненький! Ах, добрый мой папаша!»
Как коршуна избегший голубок,
К отцу прижавшись, зарыдала Маша.
— «Эх, дурочка! Прошло ведь. С нами бог!»

Глава четвёртая
1

Как тонкий яд в взволнованную кровь,
Прокралась в сердце Машеньки любовь;
И мощно вдруг в душе проснулись юной
Живым аккордом дремлющие струны.
Ей чудный мир открыл врата свои,
Мир сладких тайн, пленительных мечтаний,
Мир с негою блаженства и страданий,
Со всею милой глупостью любви.

2

О, не беги любви, дитя моё!
Пусть розы цвет лицо твоё утратит,
Зато твой дух, всё бытие твоё
Такою полной жизнию охватит!
Вокруг тебя пока мир целый спит;
Потом проснётся вдруг, заговорит,
В блаженстве ты душою с ним сольёшься,
Тогда найдёшь ты друга в нём себе:
Он засмеётся, если ты смеёшься,
Заплачет, если плачется тебе.
И звёзды вечера тебе укажут
Свой тайный смысл; поймёшь внезапно ты,
Что шепчут ночью листья и цветы;
И слёзы дивные глаза увлажут;
Услышишь: мир шепнёт тебе «люблю» —
И этот звук проникнет грудь твою,
И грудь твоя, уста и очи скажут:
«И я люблю…»

3

У Машеньки в глазах
Всё изменилось: будто на крылах
Какой-то гений, дух неуловимый,
По комнате её порхал незримо,
Над нею вился, жил в её цветах.
Как часто вдруг, себя не понимая,
Невольно остановится она,
Глядит и внемлет, втайне замирая,
Как будто бы она там не одна:
В её окно ворвавшиеся ветки
Черёмухи, сирени и берёз,
И ветерок, дышавший негой роз,
И чижик, резво прыгавший по клетке,
Как будто с кем-то были заодно
И видели не видимое ею…
И Маша думала: «Душа его
Является беседовать с моею…»

4

Теперь, в часы волшебных вечеров,
Когда заря полнеба обнимала,
Понятною, торжественною стала
Ей музыка. Язык её без слов
Так ясен был, так полн душевной боли,
И в этом царстве воплей, бурь и слёз
Неосязаемый редел хаос,
Мир возникал веленьем высшей воли;
Но книга, прежде верный, милый друг,
Теперь у ней уж падала из рук:
Казалось ей там всё так глухо, немо…
Что ей Омир и Шекспир, если в ней
Творилася великая поэма,
Всех эпопей громадней и живей?
Как ни возись с октавой иль сонетом —
Всё будешь перед ней плохим поэтом!

5

Какие ж песни пела муза ей?
Какой она заслушивалась лиры?
В величии героев древних дней,
Строителей БабЕля и Пальмиры,
Иль рыцарем креста, любви и дам,
Иль музыкальным странником Прованса
Её герой предстал её мечтам?
В его речах — то нежный стих романса,
Исполненный любви, и слёз, и нег,
У окон замка, с арфой, ночью лунной;
То вопли Байрона, земле перуны,
Угрозы небу; мощный, гордый смех,
Великий, злой — хоть женски-малодушный.
И чувству новому во всём послушно
Вся отдалась она своей душой;
Участия хоть в ком-нибудь искала;
И, наклонясь над розой молодой,
Как другу, тайно ей она шептала
События романа своего,
Тоску любви и трепет ожиданья,
Восторг и робость тайного свиданья
И долгого лобзанья волшебство…

6

Он говорил: «Мы будем неразлучны,
Поедем в полк, возьмём отставку; там
Постранствуем по разным городам,
В Италию, — о, нам не будет скучно!
Но мой отец — он человек крутой,
Меня женить он хочет на другой,
Но пусть меня оставит он без крова —
Лишь сердце может друга указать…
Но надобно до времени молчать
И папеньке не говорить ни слова.
Уж он кому-нибудь словцо ввернёт:
Расскажет — ну, хоть чижику, а тот
Анютке, Аннушка — куме Феклуше,
И прокричат по улицам кликуши».

7

О, боже мой! Всё есть в его словах,
Чтоб поширять фантазии летучей:
Гоним отцом, ему душой могучей
Противостал; он презрел тлен и прах
(Касательно наследства); как изгнанник,
Скитаться он пойдёт, печальный странник;
Но с ним она — под небом голубым
Италии; там гондолы и Брента,
Там мир искусств, Феррара и Сорренто,
Везувий, море, Колизей и Рим!!!

Глава пятая
1

Василий Тихоныч имел привычку,
Обед окончив, поласкавши птичку,
Пойти всхрапнуть.
Однажды той порой
В ближайшей к дому улице глухой
Остановилась странного размера
Извозчичья карета. У угла
В шинелях два стояли офицера,
И бойкая у них беседа шла.

2

Один из них был давний наш знакомец
Кавалерист и маменькин питомец;
Хоть летопись боярской их родни
Давно хранила имена одни
Прокофия, Егора и Ивана,
Но вследствие какого-то романа
Обычая порядок изменён
И Клавдий — Клавдием был наречён.

3

Другой — его я имени не знаю,
Да вряд ли кто и знал, я полагаю;
Он вышел сам из строевых чинов,
Его все звали просто — Гвоздарёв.
Он слыл всегда отчаянным рубакой,
Лихим товарищем, а оттого
Не обходилось дело без него,
Грозившее опасностью иль дракой.

4

Гвоздарёв

Ну, брат, поддел! Уж если ты не врёшь —
Забавная история!
— «Прекрасно!
Изо всех лжей, в таких вещах, брат, ложь —
Гнуснейшая, порок, братец, ужасный!
Скажи, соврал ли я когда-нибудь?
Ты помнишь Соню — прелесть что такое!
Ведь не соврал! Я не могу надуть
Товарища. Потом, княгине Зое
Не сам ли ты записки отдавал?..
Да что тут говорить — увидишь скоро».
— «Ну, молодец! Ведь дело не из спора.
Вот Вьюшкин — фу ты, чёрт, как врёт! — сказал,
Что подцепил посланницу, — да только
Посланница-то просто…»
— «Ну, нашёл!
Понравится он женщине: осёл!»
— «Посланница!.. Ведь правды ни на столько!
Я только так тебе теперь сказал;
Не знаю, что за стать тебе возиться
С девчонками; и из чего тут биться —
Слёз… Господи! Навяжутся… Пропал!
Я не могу — расплачусь сам как дура.
Что делать, братец, — скверная натура!
Нет, женщин я люблю, да вот таких,
Как кто-то написал стихи про них:
«Милей мне жрица наслаждений
Со всею тайной упоений…»»
— Эге! давно ль ты стал читать стихи?
— Читал, братец, да много чепухи.
— Так девочки…
— Ни нА что не похожи.
— И я тебе скажу стихами тоже.
Старинные: как в корпусе я был,
Ещё тогда их как-то затвердил, —
С девицами мне очень пригодилось.
Как, знаешь, брякнешь вдруг: «Постыли мне
Все девы мира!» Смотришь — и склонилась
Головкою и тает, как в огне;
А я себе реку, как жрец искусства:
«Ты рождена воспламенить…» Фу, чёрт!
Соперник тут — капут и a la porte! [За дверь! (франц.).]
Да вот стихи: скажи, какое чувство
Сравниться может с торжеством
Над ниспровергнутым врагом?
Перед тобой твой враг — невинность,
Стыд, добродетель и закон.
Друзья — природа, кровь, и сон,
И места нега и пустынность.
Нет, в женщине всего милей
Самой себе сопротивленье
И прелесть трудного паденья.
Люблю дразнить я сердце в ней,
Навесть на душу сон глубокий,
В ней чувством разум подавлять
И к упоению порока
В ней тихо душу приучать».
— Да, хорошо в стихах, а так-то гадко,
Поплачешься. Ей-богу, никогда
Не буду брать я на себя труда
Вам помогать. Бьёт, точно лихорадка.
— Эх, баба, трус! Тебе б гусей пасти;
Да если ты боишься, так поди.
— Нет, что! Уж обещал.
— Чего ж ты трусишь?
— Да, как заплачет, так язык прикусишь.
Смотри, мелькнуло что-то там, в саду.
— Ну, жди меня, я тотчас с ней приду.
— Ступай, ступай! Уж эти мне интрижки!
Как не побьют их, право, никогда!
Как будто делом заняты мальчишки.

Добро б мещанка — ну, туда-сюда,
Ну, немка, швейка или хоть цыганка,
А то ведь всё, как ни было б, дворянка.
Чай, у неё и связи, и родня…

5

Клавдий, Маша.

— Ну, ангел мой, давно я жду тебя;
Что, наконец успела ты собраться?
— Куда же, друг мой?
— Как куда? Венчаться.
— Послушай, Клавдий, нынче я всю ночь
Проплакала.
— Что так?
— Мне страшно было…
— Пожалуйста, дурного не пророчь.
— И не было во мне день целый силы
Глядеть на папеньку; зачем скрывать
От старика?
— Ну, расскажи, пожалуй —
А он пойдёт по городу болтать.
И план наш, счастье — всё как не бывало!
Нет, ты меня не любишь. Для тебя
Я бросил всё… Что ж, этого всё мало?
Нет, это не любовь.
— Ах, полно! Я твоя…
— О чём же плачешь ты, душа моя?
— Не знаю… Так… Мне в этот миг казалось,
Что будто бы навек я расставалась
И с домиком и с садом…
— Пустяки!
Мы завтра же сюда как раз подкатим.
Папа нам будет рад — ведь старики
Посердятся, а там, глядь, в три ноги
Ударят сами… Но мы время тратим.

Глава шестая
1

Прошло три дня. Поутру Гвоздарёв
Шёл к Клавдию. «Чёрт знает что со мною!
Ведь, кажется, натурой боевою
Я наделён, и двадцать пять годов
На линии чуть с чёртом не сдружился.
А тут теперь с девчонкой повозился…
Стал сам не свой, и гадко, чай, взглянуть.
Уж не болезнь ли это? Ноет грудь…
Нет, не болезнь, а просто скверность. То-то,
Всё думаешь затылком. Помогать
Чёрт знает в чём припала вдруг охота!
Да не подумал, к роже ль, есть ли стать!»
— Эй, Куликов, ну что, не принимают?
— Да нЕ звали; должно быть, почивают.
— Здоровы?
— Слава богу.
— А она?
— Кто-с, барыня? Да что им?
— Очень плачет?
— Известно, плачут.
— Чай, она больна?
— Да, то больна, а то поёт и скачет.
— А барин что?.. Он крепко полюбил?
— Насчёт того не слышно разговора,
Да мы не долго ведь — наскучит скоро.
— Ну, ты скажи, что я, мол, приходил.

2

А Клавдий, с трубкой длинною в руках,
На канапе сидел, как падишах,
В халате шитом, в узорочной феске.
Луч солнечный, скользя сквозь занавески,
Прозрачный дым разрезав, заклубив,
По комнате лился златой струёю;
И мимоходом, ярко озарив
Тальони бюст, хрусталь с живой игрою,
Он упадал на голову, на грудь
Марии спящей.

3

Милое созданье!..
Кто на неё, в волшебном обаяньи.
Не загляделся бы, боясь дохнуть?
Как живописно, как небрежно ловко
Она раскинулась: одна рука
Заброшена за милою головкой;
К другой прижалась жаркая щека;
И косы, пышные, как шёлк развитый,
Бегут, блестя, с подушки пуховой;
Там ножки так заманчиво открыты,
И очерк форм прекрасных… чудный вид —
Устами бы коснулся, упоённый,
Холодных плеч, щеки воспламенённой!..
Но эта мысль, которая не спит
И спящею красавицей играет,
То пурпуром лицо ей обагряет,
То бледностью в ланитах пробежит,
То сдавит грудь, и грудь её заноет,
Как будто крик обиды в ней замрёт,
То ужасом уста её раскроет,
То в поцелуй горячий их сомкнёт;
Нет, эту мысль, ту деющую душу
В ней чувствуя и с трепетом следя,
Ты, очарован, скажешь: «Спи, дитя,
Сна таинства я дерзко не нарушу».
И Клавдий думал: «Пусть она поспит,
Покуда самовар не закипит».

4

— Ну, розанчик, насилу встала ты,
Ленивица. А я уж приступаю
К чаям.
— Зачем же ты, не понимаю,
Не разбудил?
— У вас ведь всё мечты.
Особенно под утро — о, я знаю!!!
Скажи же, что ты видела во сне?
А, покраснела!
— Вам какое дело?
— Признайся, всё мечтала обо мне?
— Вот вздор какой! Нимало.
— Покраснела!..
Мадам прислала шляпку и бурнус.
Когда не так — прощу уж извиненья, —
Я виноват: я выбрал на свой вкус.
— Ах, шляпка белая… я в восхищеньи!
Вот именно какой хотелось мне.
— Да не её ль ты видела во сне?
— Пожалуйста!.. Ах, как сидит чудесно!
Бурнус прекрасный. Этот цвет небесный
Ко мне идёт. Ведь я всегда бледна,
И брови чёрные, глаза большие,
Ну, погляди, я, право, недурна.
Я выпущу тут локоны: густые
И чёрные на голубом — charmant! [Очаровательно! (франц.).]
Вся завернусь в бурнусе с гладкой спинкой.
На шее с лёгкой палевой косынкой,
В атласных башмачках, —
mais c’est piquant! [Это так пикантно! (франц.).]
— У! божество моё!
— И мы с тобою
Поедем за город, где нет людей.
— Хоть за сто вёрст.
— Я жажду всей душою
Увидеть небо, лес, простор полей.
Ведь я почти природы не видала;
Раз только летом с папенькой гуляла:
За нашим домом поле и ручей, —
Как весело… Ах, что-то мой папаша!
Что с ним теперь! Ах, боже мой, где он?
Он не простит меня!.. Он раздражён,
Он так любил меня!..
— Что это, Маша,
Опять ты плачешь, — скучно! Я сказал,
Что он нам даст своё благословенье,
Но надо ждать. Священник не венчал
И не хотел венчать без позволенья
Родителей, но после обещал,
Поеду, говорит, к архиерею.
Меня ты сердишь глупостью своею.
— Прости меня. Я верю, я о том
Не буду даже думать.
— И прекрасно!
И вот она опять с улыбкой ясной.
Исчезла вмиг сверкнувшая слеза;
Она глядела так ему в глаза
Доверчиво, как смотрят только дети,
— Послушай, Клавдий, ты мне всё на свете,
Ты счастлив ли, как я?
— А мог ли б быть
Я меньше счастлив?
— О, как жизнь прекрасна!
А жизнь в одном лишь слове — век любить.
А ведь живут и без любви… Ужасно!
Не верю я: жить без любви — страдать.
Но знаешь ли, когда б меня спросили,
Как я люблю и сколько, — отвечать
Я б не могла… Ужели б заключили,
Что не люблю я? О, как свет смешон!..
— Эге, так вот, не в этом ли твой сон?
— Ах, ты всё шутишь!.. Помнишь ли, об этом
Ты говорил со мной давно уж, летом;
Ты, помнишь ли, сказал мне, что любовь
Без жертв не есть любовь; я этих слов
Значение теперь лишь угадала.
Хоть я тебе покорна, как судьбе,
Всё кажется, что сделала я мало
И что ничем не жертвую тебе.

Глава седьмая
1

Как опустел наш домик на Песках!
Закрыты ставни, заросли травою
Дорожки, и крапива в цветниках.
Недавно бурей сломаны ночною,
Лежали ветви жёлтые дерёв;
Никто прибрать не думал их с дорожки,
Ни подвязать попорченных кустов,
Ни вставить стёкол выбитых в окошки.
Василий Тихоныч лежал больной,
Без памяти, в горячке. День-деньской
При нём была сиделка нанятая,
Гадавшая спокойно при больном,
Что скоро ли её докука злая
Окончится каким-нибудь концом,
И вымещавшая на кофеишке
Заботы о проклятом старичишке,

2

Нет, время не старик. Нет, в старце ум
Спокоен, мудр, безгневен, твёрд, угрюм.
Нет, время — женщина, дитя; ревниво,
И легкомысленно, и прихотливо;
Капризное, вдруг радость унесёт,
За миг блаженства вырвет злые слёзы,
Сорвёт с чела цветущий мирт и розы
И тернием колючим обовьёт;
Но вдруг потом пробудится в нём жалость,
И выкупить свою захочет шалость, —
Тут явится оно опять, как друг,
И исцелит мучительный недуг.
Василий Тихоныч, чуть-чуть, помалу,
Стал поправляться, в комнате бродить
И иногда на солнце выходить,
Гулять один в соседстве, по каналу.

3

Осенний день был ярок. Громкий звон
Гудел далёко. Было воскресенье.
Василий Тихоныч встал рано. Он
Всю ночь не спал. Тяжёлые виденья
Его терзали, отгоняя сон.
Он вышел на крыльцо. Цыплята, куры,
Кудахча, там теснилися к пшену.
Он их ласкал при этом в старину,
А нынче отошёл, сказавши: «Дуры».
Он в залу. Солнцем оживлённый, там
Весёлый чижик песнью заливался,
Как в дни, когда, бывало, по утрам
Здороваться старик к нему являлся
И говорил, что было за душой.
Теперь он стал с поникшей головой;
Особенно теперь он вспомнил ясно
Иные дни, которых не вернёшь…
А чижик пел всё так же звонкогласно…
«Да что, дурак, ты горло-то дерёшь,
Да замолчи, сверчок, ушам ведь больно!»
Он отошёл, сердитый, недовольный.

4

По службе был приятель у него.
Уж двадцать лет они сидели рядом;
Вернее — двадцать лет друг к другу задом
Они сидели… Боже мой! Чего
Не делает судьба на свете белом!
Приятели по дням сидели целым,
Друг друга слыша, чувствуя, следя,
Почти в лицо друг другу не глядя.

5

Давно Иван Петрович в службе высох,
Но, может быть (не знаем мы того),
У множества голов сих странных, лысых,
Как кажется, умерших для всего,
Которых мир так жалко обезличил.
Всё есть одно, куда живым ключом
Прорвалась жизнь и с чувством и с умом…
Так узник был, который пауком
Всю жизнь ума и чувства ограничил.

6

— Василий Тихоныч, пойдём гулять.
— Где мне гулять!
— На острова поедем.
— Эх, полно вам.
— Да что же вам лежать
Весь день в берлоге этаким медведем…
Поедемте, наденьте вицмундир.
— Ах, знаете ль, не хочется, ей-богу!
— Ну, полно же, живей, марш-марш в дорогу!
В трактир зайдём пить чай.
— Ну, уж в трактир
Я не пойду. Там, чай, народу много,
И в публику мне страшно выходить.
— Вот то-то, всё сидит да дома тужит!
Что б, например, к обедне вам сходить?
Отец Андрей так трогательно служит!
— Нет, не пойду, Иван Петрович.
— Что ж?
— Так, не могу.
— Уж вы надели брюки?
— Всё не могу.
— Вас, право, не поймёшь.
Да ну, скорей мундир да шляпу в руки!
— Меня как будто лихорадка бьёт,
Так на сердце нехорошо.
— Пройдёт!
— Нет, не пройдёт; уж разве богу душу
Отдам, тогда пройдёт. Так не пройтить.
— Охота вам так страшно говорить,
И всякий смертен.
— Смерти я не трушу.
— Берите шляпу.
— Что мне смерть теперь?
— Да полно, говорят.
— Так околею,
Как пёс, какой-нибудь поганый зверь.
Глаз некому закрыть мне, как злодею.
— Ну, ну, пойдём. Ну, запирайте дверь.

7

Чиновники скромненько ваньку взяли
И поплелись рысцой на острова.
«И летом был денёк такой едва ли,
Смотрите-ка, ведь будто спит Нева».
Василий Тихоныч хранил молчанье,
Зато Иван Петрович говорил:
«Как пыльно! Уф! Дышать почти нет сил!
Да слезем тут, пройдёмте до гулянья.
Смотрите-ка, народу что идёт,
Чай, всякие — держитесь за карманы,
Кто их теперь в толпе-то разберёт…
Глядите-ка, пристал какой-то пьяный
К купчихе, знать: повязана платком.
Здоровая, ей-ей, кровь с молоком!
Чай, ест за трёх! Ишь жирная какая!
Эге, ругнула! Вот люблю, лихая!
Да это что, смотрите-ка сюда:
Здесь прежде будки не было. Когда
Поставили? Спросить бы часового…
Ах, нет, была, да выкрашена снова.
Послушаем шарманки. Ишь какой
Тальянец-мальчик, а уж черномазый.
Чай, сколько он проходит день-деньской!
Как вертится! Ах, дьявол пучеглазый!
Есть нечего в своей земле у них,
И суются куда бы ни попало.
Да. Ну, у нас бы припугнули их.
Вот немец — тоже честный надувало:
Я чай, сигар из браку наберёт,
А тут, поди-ка, сунься, так сдерёт
За штучку гривенник да пятьалтынник.
Вот что! И знай.
Подвинемтесь туда,
К каретам. Ты, седая борода,
Слышь, не толкай! Посторонись, аршинник!
Не видишь, что чиновники… Скорей,
Василий Тихоныч, не пропустите,
Директорша. Да шляпу-то снимите.
Проехала. Директор не при ней.
А вон коляска… Да кто в ней, глядите —
Не знаете? Ведь стыдно и сказать…
Вся в кружевах теперь и блондах… Танька,
Та, что жила у Прохорова нянькой!
И шляпка вниз торчит… Тож лезет в знать!
Чуфарится! Туда ж с осанкой барской!..
А ведь сегодня скучно. Для меня
Гулянье не в гулянье, как нет царской
Фамилии да батюшки царя.
Василий Тихоныч, что ж вы стоите?
Пойдём пить чай!»
— Глядите-ка… глядите…
— Кто там?
— Глядите…
— Кто?
— Она, она!..
Разряжена… Как весела… Смеялась…
— Пойдёмте прочь, вам просто показалось.
— И он верхом… Мерзавец!.. Как жена,
С ним говорит… Да что вы, не держите.
— Василий Тихоныч! Уйдём, молчите!
Вы в публике… вниманье обратят.
Подумают, что вы… свести велят
В полицию…
— Она того хотела,
Так на же, пусть в полицию сведут!
Пускай при ней и свяжут и возьмут!
Пусти меня!..
— Опомнись, это тело
И кровь твоя…
— Ну, тело, кровь, пусти!
Отца забыть! С любовником уйти!
Отец — он стар, дурак! Какое дело,
Есть или нет отец… Пускай ревёт…
Оставила… Пускай с ума сойдёт,
Что жить ему: околевай, собака!
Смотрите все: вон, вон она, вон та —
Анафема! Будь веки проклята!..
— Уф, страх какой!
— Что тут за шум?
— Что? Драка? —
Старик умолк. Дрожащие уста,
Казалось, говорить ещё хотели,
Но голос замер, ноги ослабели,
И он упал. Коляска понеслась
Как вихрь. Толпа кругом ещё теснилась.
— Я с духом всё ещё не собралась.
Вот ужасти! Она, моя родная,
Как взвизгнула!
— Да бледная такая!
— Что тут такое?
— Проклял дочь отец.
— Да, проклял; да за что же? Злая доля
Тому, кто проклят… Ишь ведь молодец!
— Ах, батюшка! Родительская воля!
— Ишь, проклял!..
— Он ведь как безумный сам.
Смотрели бы за ним все по пятам —
Воды-то много тут. Чтоб не случился
С ним грех какой…
— Ты слышал, тут один
Порядочно одетый господин,
Чиновник, проклял дочь и утопился?

Глава восьмая
1

Пришла весна. Светлеют неба своды;
Свой белый саван сдёрнула зима,
Дома темны, как древние дома;
По улицам, журча, струятся воды;
Нева блестит и дымчатой волной
Играет с жемчугом зелёной льдины.
Я Петербург люблю ещё весной.
Как будто есть движенье: цепью длинной,
В грязи шумя и плеща колесом,
Стремятся экипажи; по колено
В воде ещё кой-где, вертя кнутом,
С санями ванька тащится, рядком
С лошадкою, покрытой белой пеной;
И тротуар на Невском оживлён;
Толпы ползут туда со всех сторон;
Людей, как мух, живит весны дыханье;
И раздаются шумно восклицанья:
«Что, брат, весна! Я просто в сюртуке —
И ничего!» — «Я тоже налегке».
Лишь скептик, жертва местного недуга
(Зараза эта так у нас сильна),
Заметит: «Да, пожалуй, и весна,
А всё, гляди, ужо потянет вьюга».
Ну словом, жизни уличной простор!
Точь-в-точь Париж: кофейни, лавки, клубы,
Трактиры, моды, книги, шляпы, шубы,
Журнальных даже множество контор, —
А скептики ещё толкуют злые
С сомнением — в Европе ли Россия?

2

Пойдёмте вслед за яркою толпой.
Вот, пышными нарядами пестрея,
Две барыни и барин с бородой,
И с ними сзади красная ливрея.
— Как Петербург нашли вы, мосье Paul?
Довольны ли вы северной столицей?
— Что делать? Возвратись из-за границы,
Невольно старую играешь роль —
Роль Чацкого.
— Ах, это, право, мода!
— Кто странствовал, тот любит наблюдать
В лице толпы особенность народа,
Души его оттенки подмечать.
Один народ угрюм, спокоен, важен;
Тот вдохновеньем блещет; а другой
В лохмотьях — горд, беспечен, но отважен.
А здесь, взгляните, — вид полубольной,
И мутные глаза без выраженья.
Рабы, рабы!.. Теперь гулять весной
Все будто бы идут из принужденья!
Вы скажете — героем смотрит тот.
Но где же гордость, мысль — душа геройства?
Всмотритесь лучше — этот весь народ.
Есть юноша, убитый от забот
И поседевший в ночь от беспокойства.
Безличие, в душе холодной лед.
Животной жизни сон и апатия —
И вот чем вас приветствует Россия!
— Ну, признаюсь, чудесный разговор
На улице!.. Давно ль, с которых пор
Вы бойки так, совсем другие стали!
Я помню вас студентом…
— Я созрел,
В два года много я узнать успел.
— Ужели сердцем вы не трепетали,
Когда родной язык вы услыхали?
— Какой язык, и как здесь говорят!
Французские слова на русский лад!
Не тот язык, что искрится алмазом,
И радует, и поражает разом
В устах француза; нет, совсем другой,
Сухой, дипломатически-пустой,
Какая-то привычка к мёртвым фразам.
Вы, женщины, вы корень зла всего.
Одушевить язык своей улыбкой,
Сродить его с своей природой гибкой
И женским